Черное озеро (рассказ-эссе)

    В основе рассказа — воспоминания и впечатления нашего автора и корреспондента Игоря Лабутина (более чем 30-летней давности) о Нижних Маркомусах (Плешковской) Плесецкого района Архангельской области. История этого места очень интересна. Именно здесь проходил путь через Ладожское и Онежское озера на Северную Двину по которому  шли новгородцы, колонизировавшие в X-XIV вв. северные земли. Через Емецкий волок у деревни Нижние Маркомусы перетаскивали сухим путем суда на реку Емцу, по которой и спускались вниз по течению в Северную Двину. Также именно здесь находилась часовня XVIII в — памятник деревянной архитектуры русского Севера.

    К сожалению, Нижние Маркомусы не сохранились до наших дней. На память о них на месте, где располагалась часовня Георгия Победоносца, был сооружен крест (фотографии приведены в конце рассказа).


Игорь Лабутин (г. Москва).    

Черное озеро

    Охотник из меня никудышный. И рыбу я ловлю, и шашлык готовлю не столь искусно, как хотел бы, наблюдая за "колдовством" настоящих спецов. Но это не мешает мне говорить, что люблю, и действительно любить и то, и другое. И еще многое, где я преуспел на вторых ролях веселого партнера, помощника, а то и просто зрителя в компании с мастерами своего дела. Сознаю: хвастать особо тут нечем, и позиция моя не геройская. Тем не менее, не намерен отказывать себе в удовольствии посидеть за столом на чужом пиру. Особенно, если он на природе.

    Несколько лет кряду выбирался я погостить в деревне у родственников на берегу Онеги. Перед глазами вставала до боли знакомая картина российской глубинки, пережившей не лучшие времена. Деревянные строения, частью ветхие и брошенные, частью превращенные в "дачи" жителями близлежащего (по местным меркам) поселка, понуро торчали вдоль красавицы-реки, словно стеснялись своей серости и старости. В огне заката они слезливо поблескивали оконцами и, как живые, мучительно вглядывались с высоты крутого откоса и своих преклонных лет в сумрачный синий лес за рекой. Верно, грустили о далекой крестьянской молодости: слышали стук топоров, вспоминали запах свежей стружки, теплоту мозолистых рук… Обветренные, выбеленные дождями срубы, щербины в заборах, ямы с жирной непросыхающей грязью – все это не сказать, чтобы умиляло, но создавало живой контраст с изрядно надоевшими городскими пейзажами.

    Каждый в деревне имел лодку. И бывала здесь рыбалка, нередко переходящая в захватывающее "соревнование" с районным рыбнадзором. Финиш случался плачевным, учитывая астрономические суммы штрафа за каждый "хвост" незаконно выловленной ценной рыбы. Но деревня не сдавалась! Совесть не мучила: ловили на прокорм отцы и деды – в реке не убавлялось. А сейчас лови, не лови, – рыба все одно сходит на нет: задыхается от "химии", испражнений целлюлозных комбинатов… Любили здесь и поохотиться.

    Мой родственник – свояк Александр – жил в хатке с низким потолком и жаркой печкой, которую топили и летом, когда сушили грибы или готовили большой обед. Приезжал я сюда с неизменным удовольствием: за годы Саша стал мне настоящим другом. На пару всегда находилось, чем заняться: грибы и ягоды, рыбалка и охота. Длинные полночные разговоры за рюмочкой водки, а в отсутствие оной – нехитрого деревенского заменителя. А то и просто черпали кружкой вкусную, кружащую голову молодую брагу из посудины, затворяемой по случаю приезда гостей мужского пола. Флягу мы ласково (и для конспирации) звали "Маша".

    Купались в реке, когда погода позволяла. Саша хорошо плавал. Не отставал и я: мог без особого труда переплыть в обе стороны широкую и быструю Онегу, хотя бы этим вызывая уважение местных к "городскому".

    В общении с природой дни пролетали быстро, активный отдых заряжал энергией. Походы пешком, на лодке или машине – у Саши было много друзей – дарили массу впечатлений. Иногда попадали и в переплеты. Был случай, когда нас выручил только мощный мотор, успев выбросить лодку на берег, прежде чем она заполнилась водой из пробоины после удара о топляк.

    Надо сказать, Саша тоже не был заядлым охотником или рыболовом. Но все равно, как здешний житель, давал мне сто очков вперед. Имел лодку с приличным мотором, сети (запрещенные, как и у всех), ружье.

    Старенькая незарегистрированная двустволка – ее Саша "прятал" за диваном – работала исправно. Охотились мы на мелкую дичь без напряга и для удовольствия. Одного ружья вполне хватало на двоих, и отсутствие богатых трофеев огорчало не очень. Еды в лесу хватало. А близ реки в качестве мясного блюда "выручали"… раки. Они появились в Онеге в огромных количествах так же неожиданно, как потом исчезли. Объясняли просто: рак ищет чистую воду. Сплав леса по реке прекратили, вода поначалу очистилась. Но остались топляки и прочий медленно гниющий мусор. К тому же общее загрязнение природы не обошло стороной исконно чистые холодные северные реки. Вода вновь помутнела – раки пропали.
Но тогда раки были! Причем легкой добычей. Пятились на мелководье, словно интересуясь солнышком и голодными дядьками в лодке. Вот тут-то их – вилочкой! Или растопыренными пальцами – быстрым движением в обхват колючего панциря – "подмышку" в общем-то безобидных клешней… "Птичку жалко" – рака тоже. Птичка к солнышку летела – крылышко опалила, рак тоже вроде как на солнышко погреб… Дошлые ассоциации не мешали нам с хрустом грызть и высасывать сочную сладкую мякоть, выловленную уже из котелка.

    В тот день спустились мы с Сашей на моторке к излюбленному месту у реки – Нижним Маркомусам. Само это название, как и другие имена северных поселков, рек, станций (Вожега, Пинега, Шожма, Лельма…), звучало для меня почти музыкой и пленяло неожиданным изяществом непривычных сочетаний звуков. А может быть именно здесь она, настоящая родина, истоки? И, как птиц, которые всегда возвращаются, зовет наследственная память нас, жителей юга прочь из мест, где круто перемешались крови, и уже не поймешь, кто ты…

    На высоком берегу стояли бревенчатые остовы домов брошенной деревни, в прошлом застроенной добротными пятистенками. Деды умели выбирать места. С откоса открывался превосходный вид на изгиб могучей реки и противоположный берег – склон горы, густо заросший высокими елями. Когда уровень воды не бывал высок, полоса просохшего дна, сплошь усыпанная крупными голышами, чудилась второй рекой – каменной. Рассказывали, что "водятся" здесь и не простые камни – как-то даже работала партия, отобранные глыбы вывозили вертолетом.

    В Онегу впадал чистый полноводный ручей, на котором кормились стаи уток. К уткам ходили "в гости" по открытой пожне пригнувшись, а последние метры и вовсе ползком. Однако умные водоплавающие успевали скрыться в многочисленных кустиках между протоками или проплыть между ними так, что мы фиксировали их плавный взлет уже слишком поздно для стрельбы. Охота здесь редко приносила удачу, и Саша уважительно окрестил местных уток "профессорами". Мы на них не обижались: кушали раков из реки, рябчиков из ближней рощи, ягоды. Спиртное в лес, как правило, не брали. А если и брали сколько-то – оно выпивалось на свежем воздухе быстро: в один присест.

    На берегу ручья стояла сложенная кем-то для общей пользы банька с каменной топкой и котлом. Баньку можно было прилично вытопить по-черному: камни раскалялись и долго держали жар. Был там и настил для ночевки. Не один год банька радовала лесных людей, но потом ее сруб кто-то вывез; валялся только пробитый котел – памятник людской жадности…

    Красота окружающей природы, обилие дров и удобная ночевка, не говоря уже о царском наслаждении попариться на берегу ледяного ручья, делали это место идеальным базовым лагерем для дальних маршбросков.

    Были в Маркомусах и еще две достопримечательности: останки водяной мельницы и лесной бродяга дед Илья.

    Деревянная мельничка издревле стояла запрудой перед местом, где течение ручья, перевалив кромку откоса и разбившись на сотни маленьких водопадов, истекало меж замшелых камней в реку. Конструкция строения представляла для меня чисто познавательный интерес. А покрытые коркой высохшей тины лопасти мельничного колеса, навечно застывшие в воздухе, равно как и черные "лопаты" в воде, обросшие шлейфами донной зелени, вызывали всякие мысли о бренности сущего.

    Дед Илья – реальная личность, более того – местная достопримечательность!

    Это был лесной человек – бродяга, но не в том отвращающем смысле, который вкладывают в это слово горожане. В холодное время он, как говорили, жил в интернате для престарелых в большом поселке ниже по течению, где сильная, но до поры спокойная река, мощно взбрыкивала красивыми и одновременно опасными порогами. Остальное время Илья бродил по лесам маршрутами, в которых была следующая закономерность: они совпадали с путями-дорожками охотников, грибников и просто туристов. А ночевал в охотничьих заимках, местоположение которых прекрасно знал. Долгие остановки делал Илья и в "наших" благословенных Маркомусах. Конечно, кроме нас здесь бывали многие. Местные приезжали даже на сенокос, когда позволяло состояние лесных дорог. Вот, общением с пришлыми Илья и перебивался, получая от этого нужное ему.

    Нельзя сказать, чтобы Илья был бездельник. Собирал ягоды, грибы, которые использовал для натурального обмена, подряжался проводником на лесных дорогах. В Маркомусах ночевал в срубе-пятистенке, имеющем подобие крыши. Натаскивал сенца, оконные проемы закрывал кусками пленки, которые подбирал в мусоре на берегу. Телогрейка и сено – этого ему хватало переспать и не замерзнуть в относительно теплое время северного года. Жечь огонь в пересушенных деревянных развалинах было равносильно самосожжению, которое, кстати, и практиковалось старообрядцами в известные времена в похожих местах, как способ уйти в лучший мир, не осквернив веру. В "нашей" же отапливаемой баньке, дед никогда не ночевал. Наверное, не хотел отпугивать туристов – "хлеб насущный" в самом прямом смысле. Кроме хлеба выменивал он, а то и просто принимал в качестве даров чай, сахар и другие немудреные продукты.
Был Илья очень даже не глуп. Никогда не подходил сразу. Сначала присмотрится, что за люди, потом выйдет из тьмы к вашему костру, ступая неслышно, но покашливая, чтобы не испугать и не получить со страху пулю. Вежливо поздоровается, перебросится парой слов на лесные темы, интересные приезжим. Примет, конечно, приглашение "к столу" – чинно, без жадности… Взгляд его серых глаз был ясен и в меру честен. Честность в поступках (или ее подобие) при таком образе жизни и физической беззащитности – одна из гарантий выживаемости в лесу. А вот молодость, сквозившая во взгляде, была следствием не только здорового образа жизни. Как потом узнали, этот темный кряжистый бородатый "дед" был по возрасту не намного старше нас – не было ему и сорока. Как уж он в "приют" приспосабливался, как коротал лютые зимние месяцы – загадка. Да и не особенно хотелось ломать голову над сезонными проблемами этого чёртушки. У нас появилась своя: увидеть Черное озеро!

    Александр и раньше слышал об озере, но бывать не приходилось, и дорогу толком не ведал. Раззадорил нас никто иной, как дед Илья. Решивший все разговор состоялся после взаимоприятного обмена котелка брусники на тело единственной на тот день глупой утки из компании "профессоров". Дед, забрав утку, в ответ на наши расспросы дал понять, что знает, о чем речь и не прочь проводить нас на Черное озеро лично, естественно под наши "командировочные" (харчи). Расстояние определил как "совсем не далеко – километров восемь-девять". Договорились, обрадовавшись, что близко.

    Утром – в путь. Мне была доверена двустволка – одна на всех. Дед оружия не имел – откуда? Но, думаю, если бы и представилась возможность (а в лесу всякое бывает), – он не взял бы в руки того, что при всей своей видимой мощи расслабляет инстинкты, отрывает от сути, делает зависимым от себя. И при этом может подвести в решающий момент. Спокойнее без ружья еще вот почему. Самый страшный зверь в лесу – лихой человек, а вокруг не мало лагерей. Если такой настроен на чужую смерть в обмен на кусок хлеба, ружье, снаряжение, – он, скорее всего, окажется хитрее и сильнее тебя… А так: что с деда, "косившего" вольно или не вольно под дряхлость, взять? Кстати, "дед" этот, при всем уважении к его "честному" образу жизни, порой вызывал у меня постыдные ассоциации то с беглым полицаем, то с японским солдатом их фильма, стерегущим что-то в лесу много лет в нежелании знать, что война, к примеру, кончилась. Пусть простит меня Илья, если когда-либо прочтет эти строки, чему я бы не удивился.

    Однако все эти "нематериальные материи" не помешали нам с Сашей доверить свои тела деду Илье – лешему с молодыми глазами.

    Шли по лесным дорогам, тропам, оглядывая обочины: попадались хорошие грибы. С собой взяли самое необходимое: небольшой, но "правильный" топор, котелок, фонарик, свечу (для избушки), хлеб, соль, чай, сахар, немного сливочного масла и консервов, лучок с перцем и лаврушкой, несколько картофелин – заправка для ожидаемой ухи, рыболовные снасти для удочки. Я нес к тому же ружье и патронташ с десятком патронов, снаряженных некрупной дробью. Шли поначалу легко, потом притомились и поинтересовались у деда далеко ли еще топать. Был ответ: "Я же сказал: километров восемь!" Еще через сколько-то километров – тот же ответ! Было смешно, но не очень. А совсем не по себе, по крайней мере мне, сделалось, когда у дороги стали попадаться кучки коричневых шариков рядом с жеванными, наполовину переваренными остатками красных ягод. Мне объяснили, что это следы медвежьих трапез… Одновременно дали понять, что ружье с дробью, за которое я так уверенно держался, в таких случаях бывает бесполезно – только разъярит зверя… Однако безо всяких приключений во второй половине дня мы добрались до места. Сколько раз за это время прошли по "километров восемь" – уж и не знаю.

    Вышли к охотничьей избушке на берегу большого болота. И снова кучки медвежьего кала… Дед объяснил, что отсюда до озера еще километра три тропками по краю болота. Передохнув, разместили рюкзаки в избушке и налегке двинулись дальше. Низкое солнышко, меж тем, указывало, что близится вечер. Но мы желали увидеть озеро уже сегодня. Пройдя частью по "сухому" болоту, частью по кустам и редколесью, вышли к Черному озеру: Илья добросовестно выполнил обещание.

     Дело шло к закату, но мы уже не хотели уходить, не проверив, есть ли рыба. Рыба не клевала. Мы упорно забрасывали снаряженные на скорую руку удочки, а дед Илья тем временем "шерстил" окрестные кусты в поисках то ли грибов, то ли трав, то ли еще чего-то, известного только ему. Вытащили мы таки пару-тройку окуньков, – солнце к тому времени почти село. Спохватились, кликнули Илью. Молчание. Тут вспомнили, что накануне дед в свойственной ему манере пару раз бесстрастно пробурчал из кустов, что пора бы идти. Мы не обратили на это должного внимания, ответив что-то вроде: "…сейчас – сейчас". Илья тихонько ушел один. В его понятии в этом не было ничего зазорного. Он не считал, что бросает нас в темном незнакомом лесу, тем более "предупредив". Мужики, мол, заняты делом – ловят рыбу. Не новички в лесу: он и раньше встречался с Сашей и, думаю, помнил его. Начало сентября, хорошая погода… В чем дело собственно?

    Что ж, погода действительно радовала. Спички, ножи были при нас. Но не улыбалось застрять здесь, среди свежего медвежьего говна на ночь, не имея топора, котелка, телогреек… Пока не стало совсем темно, рванули по едва видной тропке (однако, не бросив добытых окуньков!) По дороге пытались несколько раз включать фонарик – искали тропу, но хилый лучик только мешал…

     Вышли к костру уже в полной темноте исключительно благодаря Сашиному опыту и способностям ориентироваться на местности. Дед Илья, как ни в чем не бывало, сидел подле избушки у разведенного костерка и, вскипятив чаю на болотной воде, вовсю уплетал честно заработанные "командировочные" харчи из наших рюкзаков.

    Оправдывая мысленно Илью, все же испытываю двоякое чувство… Слишком умен был дед, чтобы до конца поверить в примитивность его мыслей и поступков. И Саше, похоже, было не по себе, судя по тому, как он потом, укладываясь в избе спать, разрядил ружье, положил патроны и топор себе под голову. Предварительно подперев дверь изнутри избы – это уж от медведей.

    Костер в ночи… Позади живой лес. Впереди насколько хватает глаз в серебристом неверном свете: кочки, жухлая трава, редкие проблески чистой воды там, где топь. Одиноко и жутко торчат к небу черные, лишенные коры мумии елок, удушенных болотом. Какая-то ватная тишина, нет даже лягушек. Лишь изредка булькнет, освобождаясь, болотный газ… И вдруг из глубин болота тихо, но явственно доносится глухое человеческое бормотанье, потом музыка… Мороз по коже… Для полноты картины не хватает пляшущих огоньков, но их я не наблюдал. Звуковой мираж? Саша утверждал, что мы слышим репродуктор из далекого поселка, что на берегу реки. Такое бывает над большим болотом при подходящих погодных условиях…

    Рано утром Илья, позавтракав с нами и захватив в качестве приза банку консервов, распрощался и с миром отбыл отсель. А мы с Сашей собрали весь скарб, чтобы не возвращаться к этому жутковатому "медвежьему" болоту, и ушли знакомым маршрутом к озеру. Теперь мы имели возможность рассмотреть его, как следует.

    "Черное озеро" – звено в цепочке водоемов, растянувшейся на много километров, не слишком большое и заболоченное, с довольно чистой водой. Вода действительно казалась черной из-за полумрака: озеро плотно окружали, застив утреннее солнце, деревья и высокий кустарник. Подходить вплотную к воде было жутковато: трава вместе с почвой под ногами вдруг начинала проседать и колыхаться, однако выдерживала вес тела и не проваливалась. У берега мы нашли чудную лодку, явно сделанную кем-то подручными средствами. Это был прямоугольный ящик из обрезков досок по бокам и дном из толстой жести. Однако, при условии очень осторожного обращения, "лодка" выдерживала двух человек и могла плавать… Надо сказать, что оказаться в воде незнакомого лесного водоема, особенно близ болота, опасно. Опасна не сколько вода, сколько дно. На него нельзя вставать, опираться. Как-то раз, катаясь на плотике по мелкому лесному озерцу, я сделал эксперимент: воткнул шест, которым греб, в видимое "дно". Двухметровый шест почти без сопротивления ушел в ил полностью, так и не встретив твердой преграды.

    Рыбалка снова не принесла удачи, и мы решили охотиться. На озере плавало несколько уток, которые всякий раз при нашем приближении спокойно перелетали на другой край водоема. И мы пошли на хитрость. Забрав ружье, я вылез из лодки и пошел хорониться у воды. Саша поплыл к уткам. Используя их тактику перелетов, он надеялся посадить утиную эскадрилью близко от меня.

    Пока Саша проделывал свои медленные манипуляции, учитывая черепашью скорость плавсредства и опасность спугнуть уток насовсем, я подыскивал место и устраивался поудобнее. Залег в кустах, ружье положил рядом и стал ждать. Наконец утки приводнились на моей стороне, но сбоку. Саша стал осторожно приближаться, понуждая их плыть к моему кусту. Утки были близко, и я уже не мог выглядывать поверх укрытия без риска спугнуть добычу. А меж зелени мне было видно только небольшое зеркало воды перед носом. Ну и стал я моститься ближе к воде, и случилось то, что до сих пор стоит перед моими глазами и заставляет ежиться.

    Я полз, а ружье волочил за собой. Тут что-то заставило меня замереть на полпути, обернуться, взглянуть на ружье… Небольшой, но достаточно крепкий обломок тростинки, росшей из земли, был на пути и уже рядом с чувствительным спусковым крючком… Как "Отче наш" я знал, что нельзя взводить курок раньше времени, нельзя направлять дуло на человека. Но… курок был взведен. Когда и как я это сделал – не помню. Тащил я ружье за ремень, взявшись около ствола, и дуло смотрело мне снизу под ребра… Утку я все-таки добыл, выстрелив трясущимися после пережитого руками. Потом долго отгонял видение: что случилось бы, если… Очевидно в подсознании зафиксировалось, что я сделал что-то неправильное и опасное (взвел курок). А может быть, меня остановило что-то иное: судьбой не было предписано это время и такой способ. Подумал я и о Саше. Возможно, я бы не умер сразу, но начиненный дробью живот… А вокруг на много километров – ни души, ни транспорта. Каково бы ему было…

    Однако и на этом мои "охотничьи" злоключения не кончились! Пройдя по берегу, я увидел еще одну утку в воде. Уже не таясь, выстрелил наудачу. И… услышал ругань! Примерно на одной линии с уткой, хоть и довольно далеко, была Сашина лодка. Часть дроби, "отразившись" от зеркала воды, на излете просвистела мимо Сашиных ушей. Хорошо, что он, почуяв неладное в моих телодвижениях на берегу, успел прилечь на дно лодки… А утка спокойно улетела.

    Спасибо судьбе, которая уберегла от результатов моей глупости меня самого и Сашу. И пусть покачают головой и усмехнутся охотники, которые, возможно, прочтут этот рассказ, – мне же тогда было совсем не до смеха!

    Возвратились мы благополучно. Вскоре я уехал.

    Саша встречал деда Илью в Нижних Маркомусах еще раза два. Затем перестал туда выезжать: банька пропала, остатки домиков тоже исчезли – видимо были постепенно сожжены людьми. Да и годы, заботы. Лодочный мотор пришел в негодность. Саша взялся перестраивать свое жилище, но не успел… Надеюсь, начатое им доведут до конца его сыновья.


Памятный крест на месте часовни в Нижних Маркомусах (автор фотографий — Сергей Лабутин, г. Москва)

02.05.2012 · Администратор · 2 комментария · Просмотрено 5 849 раз  · Добавить комментарий
Метки: , , , ,  · Рубрики: История России, Исчезнувшие города и села, Проза, Творчество, Экология культуры


,