Черное озеро (рассказ-эссе)

    В основе рассказа — воспоминания и впечатления нашего автора и корреспондента Игоря Лабутина (более чем 30-летней давности) о Нижних Маркомусах (Плешковской) Плесецкого района Архангельской области. История этого места очень интересна. Именно здесь проходил путь через Ладожское и Онежское озера на Северную Двину по которому  шли новгородцы, колонизировавшие в X-XIV вв. северные земли. Через Емецкий волок у деревни Нижние Маркомусы перетаскивали сухим путем суда на реку Емцу, по которой и спускались вниз по течению в Северную Двину. Также именно здесь находилась часовня XVIII в — памятник деревянной архитектуры русского Севера.

    К сожалению, Нижние Маркомусы не сохранились до наших дней. На память о них на месте, где располагалась часовня Георгия Победоносца, был сооружен крест (фотографии приведены в конце рассказа).

Игорь Лабутин (г. Москва).    

Черное озеро

    Охотник из меня никудышный. И рыбу я ловлю, и шашлык готовлю не столь искусно, как хотел бы, наблюдая за "колдовством" настоящих спецов. Но это не мешает мне говорить, что люблю, и действительно любить и то, и другое. И еще многое, где я преуспел на вторых ролях веселого партнера, помощника, а то и просто зрителя в компании с мастерами своего дела. Сознаю: хвастать особо тут нечем, и позиция моя не геройская. Тем не менее, не намерен отказывать себе в удовольствии посидеть за столом на чужом пиру. Особенно, если он на природе.

    Несколько лет кряду выбирался я погостить в деревне у родственников на берегу Онеги. Перед глазами вставала до боли знакомая картина российской глубинки, пережившей не лучшие времена. Деревянные строения, частью ветхие и брошенные, частью превращенные в "дачи" жителями близлежащего (по местным меркам) поселка, понуро торчали вдоль красавицы-реки, словно стеснялись своей серости и старости. В огне заката они слезливо поблескивали оконцами и, как живые, мучительно вглядывались с высоты крутого откоса и своих преклонных лет в сумрачный синий лес за рекой. Верно, грустили о далекой крестьянской молодости: слышали стук топоров, вспоминали запах свежей стружки, теплоту мозолистых рук… Обветренные, выбеленные дождями срубы, щербины в заборах, ямы с жирной непросыхающей грязью – все это не сказать, чтобы умиляло, но создавало живой контраст с изрядно надоевшими городскими пейзажами.

    Каждый в деревне имел лодку. И бывала здесь рыбалка, нередко переходящая в захватывающее "соревнование" с районным рыбнадзором. Финиш случался плачевным, учитывая астрономические суммы штрафа за каждый "хвост" незаконно выловленной ценной рыбы. Но деревня не сдавалась! Совесть не мучила: ловили на прокорм отцы и деды – в реке не убавлялось. А сейчас лови, не лови, – рыба все одно сходит на нет: задыхается от "химии", испражнений целлюлозных комбинатов… Любили здесь и поохотиться.

    Мой родственник – свояк Александр – жил в хатке с низким потолком и жаркой печкой, которую топили и летом, когда сушили грибы или готовили большой обед. Приезжал я сюда с неизменным удовольствием: за годы Саша стал мне настоящим другом. На пару всегда находилось, чем заняться: грибы и ягоды, рыбалка и охота. Длинные полночные разговоры за рюмочкой водки, а в отсутствие оной – нехитрого деревенского заменителя. А то и просто черпали кружкой вкусную, кружащую голову молодую брагу из посудины, затворяемой по случаю приезда гостей мужского пола. Флягу мы ласково (и для конспирации) звали "Маша".

    Купались в реке, когда погода позволяла. Саша хорошо плавал. Не отставал и я: мог без особого труда переплыть в обе стороны широкую и быструю Онегу, хотя бы этим вызывая уважение местных к "городскому".

    В общении с природой дни пролетали быстро, активный отдых заряжал энергией. Походы пешком, на лодке или машине – у Саши было много друзей – дарили массу впечатлений. Иногда попадали и в переплеты. Был случай, когда нас выручил только мощный мотор, успев выбросить лодку на берег, прежде чем она заполнилась водой из пробоины после удара о топляк.

    Надо сказать, Саша тоже не был заядлым охотником или рыболовом. Но все равно, как здешний житель, давал мне сто очков вперед. Имел лодку с приличным мотором, сети (запрещенные, как и у всех), ружье.

    Старенькая незарегистрированная двустволка – ее Саша "прятал" за диваном – работала исправно. Охотились мы на мелкую дичь без напряга и для удовольствия. Одного ружья вполне хватало на двоих, и отсутствие богатых трофеев огорчало не очень. Еды в лесу хватало. А близ реки в качестве мясного блюда "выручали"… раки. Они появились в Онеге в огромных количествах так же неожиданно, как потом исчезли. Объясняли просто: рак ищет чистую воду. Сплав леса по реке прекратили, вода поначалу очистилась. Но остались топляки и прочий медленно гниющий мусор. К тому же общее загрязнение природы не обошло стороной исконно чистые холодные северные реки. Вода вновь помутнела – раки пропали.
Но тогда раки были! Причем легкой добычей. Пятились на мелководье, словно интересуясь солнышком и голодными дядьками в лодке. Вот тут-то их – вилочкой! Или растопыренными пальцами – быстрым движением в обхват колючего панциря – "подмышку" в общем-то безобидных клешней… "Птичку жалко" – рака тоже. Птичка к солнышку летела – крылышко опалила, рак тоже вроде как на солнышко погреб… Дошлые ассоциации не мешали нам с хрустом грызть и высасывать сочную сладкую мякоть, выловленную уже из котелка.

    В тот день спустились мы с Сашей на моторке к излюбленному месту у реки – Нижним Маркомусам. Само это название, как и другие имена северных поселков, рек, станций (Вожега, Пинега, Шожма, Лельма…), звучало для меня почти музыкой и пленяло неожиданным изяществом непривычных сочетаний звуков. А может быть именно здесь она, настоящая родина, истоки? И, как птиц, которые всегда возвращаются, зовет наследственная память нас, жителей юга прочь из мест, где круто перемешались крови, и уже не поймешь, кто ты…

    На высоком берегу стояли бревенчатые остовы домов брошенной деревни, в прошлом застроенной добротными пятистенками. Деды умели выбирать места. С откоса открывался превосходный вид на изгиб могучей реки и противоположный берег – склон горы, густо заросший высокими елями. Когда уровень воды не бывал высок, полоса просохшего дна, сплошь усыпанная крупными голышами, чудилась второй рекой – каменной. Рассказывали, что "водятся" здесь и не простые камни – как-то даже работала партия, отобранные глыбы вывозили вертолетом.

    В Онегу впадал чистый полноводный ручей, на котором кормились стаи уток. К уткам ходили "в гости" по открытой пожне пригнувшись, а последние метры и вовсе ползком. Однако умные водоплавающие успевали скрыться в многочисленных кустиках между протоками или проплыть между ними так, что мы фиксировали их плавный взлет уже слишком поздно для стрельбы. Охота здесь редко приносила удачу, и Саша уважительно окрестил местных уток "профессорами". Мы на них не обижались: кушали раков из реки, рябчиков из ближней рощи, ягоды. Спиртное в лес, как правило, не брали. А если и брали сколько-то – оно выпивалось на свежем воздухе быстро: в один присест.

    На берегу ручья стояла сложенная кем-то для общей пользы банька с каменной топкой и котлом. Баньку можно было прилично вытопить по-черному: камни раскалялись и долго держали жар. Был там и настил для ночевки. Не один год банька радовала лесных людей, но потом ее сруб кто-то вывез; валялся только пробитый котел – памятник людской жадности…

    Красота окружающей природы, обилие дров и удобная ночевка, не говоря уже о царском наслаждении попариться на берегу ледяного ручья, делали это место идеальным базовым лагерем для дальних маршбросков.

    Были в Маркомусах и еще две достопримечательности: останки водяной мельницы и лесной бродяга дед Илья.

    Деревянная мельничка издревле стояла запрудой перед местом, где течение ручья, перевалив кромку откоса и разбившись на сотни маленьких водопадов, истекало меж замшелых камней в реку. Конструкция строения представляла для меня чисто познавательный интерес. А покрытые коркой высохшей тины лопасти мельничного колеса, навечно застывшие в воздухе, равно как и черные "лопаты" в воде, обросшие шлейфами донной зелени, вызывали всякие мысли о бренности сущего.

    Дед Илья – реальная личность, более того – местная достопримечательность!

    Это был лесной человек – бродяга, но не в том отвращающем смысле, который вкладывают в это слово горожане. В холодное время он, как говорили, жил в интернате для престарелых в большом поселке ниже по течению, где сильная, но до поры спокойная река, мощно взбрыкивала красивыми и одновременно опасными порогами. Остальное время Илья бродил по лесам маршрутами, в которых была следующая закономерность: они совпадали с путями-дорожками охотников, грибников и просто туристов. А ночевал в охотничьих заимках, местоположение которых прекрасно знал. Долгие остановки делал Илья и в "наших" благословенных Маркомусах. Конечно, кроме нас здесь бывали многие. Местные приезжали даже на сенокос, когда позволяло состояние лесных дорог. Вот, общением с пришлыми Илья и перебивался, получая от этого нужное ему.

    Нельзя сказать, чтобы Илья был бездельник. Собирал ягоды, грибы, которые использовал для натурального обмена, подряжался проводником на лесных дорогах. В Маркомусах ночевал в срубе-пятистенке, имеющем подобие крыши. Натаскивал сенца, оконные проемы закрывал кусками пленки, которые подбирал в мусоре на берегу. Телогрейка и сено – этого ему хватало переспать и не замерзнуть в относительно теплое время северного года. Жечь огонь в пересушенных деревянных развалинах было равносильно самосожжению, которое, кстати, и практиковалось старообрядцами в известные времена в похожих местах, как способ уйти в лучший мир, не осквернив веру. В "нашей" же отапливаемой баньке, дед никогда не ночевал. Наверное, не хотел отпугивать туристов – "хлеб насущный" в самом прямом смысле. Кроме хлеба выменивал он, а то и просто принимал в качестве даров чай, сахар и другие немудреные продукты.
Был Илья очень даже не глуп. Никогда не подходил сразу. Сначала присмотрится, что за люди, потом выйдет из тьмы к вашему костру, ступая неслышно, но покашливая, чтобы не испугать и не получить со страху пулю. Вежливо поздоровается, перебросится парой слов на лесные темы, интересные приезжим. Примет, конечно, приглашение "к столу" – чинно, без жадности… Взгляд его серых глаз был ясен и в меру честен. Честность в поступках (или ее подобие) при таком образе жизни и физической беззащитности – одна из гарантий выживаемости в лесу. А вот молодость, сквозившая во взгляде, была следствием не только здорового образа жизни. Как потом узнали, этот темный кряжистый бородатый "дед" был по возрасту не намного старше нас – не было ему и сорока. Как уж он в "приют" приспосабливался, как коротал лютые зимние месяцы – загадка. Да и не особенно хотелось ломать голову над сезонными проблемами этого чёртушки. У нас появилась своя: увидеть Черное озеро!

    Александр и раньше слышал об озере, но бывать не приходилось, и дорогу толком не ведал. Раззадорил нас никто иной, как дед Илья. Решивший все разговор состоялся после взаимоприятного обмена котелка брусники на тело единственной на тот день глупой утки из компании "профессоров". Дед, забрав утку, в ответ на наши расспросы дал понять, что знает, о чем речь и не прочь проводить нас на Черное озеро лично, естественно под наши "командировочные" (харчи). Расстояние определил как "совсем не далеко – километров восемь-девять". Договорились, обрадовавшись, что близко.

    Утром – в путь. Мне была доверена двустволка – одна на всех. Дед оружия не имел – откуда? Но, думаю, если бы и представилась возможность (а в лесу всякое бывает), – он не взял бы в руки того, что при всей своей видимой мощи расслабляет инстинкты, отрывает от сути, делает зависимым от себя. И при этом может подвести в решающий момент. Спокойнее без ружья еще вот почему. Самый страшный зверь в лесу – лихой человек, а вокруг не мало лагерей. Если такой настроен на чужую смерть в обмен на кусок хлеба, ружье, снаряжение, – он, скорее всего, окажется хитрее и сильнее тебя… А так: что с деда, "косившего" вольно или не вольно под дряхлость, взять? Кстати, "дед" этот, при всем уважении к его "честному" образу жизни, порой вызывал у меня постыдные ассоциации то с беглым полицаем, то с японским солдатом их фильма, стерегущим что-то в лесу много лет в нежелании знать, что война, к примеру, кончилась. Пусть простит меня Илья, если когда-либо прочтет эти строки, чему я бы не удивился.

    Однако все эти "нематериальные материи" не помешали нам с Сашей доверить свои тела деду Илье – лешему с молодыми глазами.

    Шли по лесным дорогам, тропам, оглядывая обочины: попадались хорошие грибы. С собой взяли самое необходимое: небольшой, но "правильный" топор, котелок, фонарик, свечу (для избушки), хлеб, соль, чай, сахар, немного сливочного масла и консервов, лучок с перцем и лаврушкой, несколько картофелин – заправка для ожидаемой ухи, рыболовные снасти для удочки. Я нес к тому же ружье и патронташ с десятком патронов, снаряженных некрупной дробью. Шли поначалу легко, потом притомились и поинтересовались у деда далеко ли еще топать. Был ответ: "Я же сказал: километров восемь!" Еще через сколько-то километров – тот же ответ! Было смешно, но не очень. А совсем не по себе, по крайней мере мне, сделалось, когда у дороги стали попадаться кучки коричневых шариков рядом с жеванными, наполовину переваренными остатками красных ягод. Мне объяснили, что это следы медвежьих трапез… Одновременно дали понять, что ружье с дробью, за которое я так уверенно держался, в таких случаях бывает бесполезно – только разъярит зверя… Однако безо всяких приключений во второй половине дня мы добрались до места. Сколько раз за это время прошли по "километров восемь" – уж и не знаю.

    Вышли к охотничьей избушке на берегу большого болота. И снова кучки медвежьего кала… Дед объяснил, что отсюда до озера еще километра три тропками по краю болота. Передохнув, разместили рюкзаки в избушке и налегке двинулись дальше. Низкое солнышко, меж тем, указывало, что близится вечер. Но мы желали увидеть озеро уже сегодня. Пройдя частью по "сухому" болоту, частью по кустам и редколесью, вышли к Черному озеру: Илья добросовестно выполнил обещание.

     Дело шло к закату, но мы уже не хотели уходить, не проверив, есть ли рыба. Рыба не клевала. Мы упорно забрасывали снаряженные на скорую руку удочки, а дед Илья тем временем "шерстил" окрестные кусты в поисках то ли грибов, то ли трав, то ли еще чего-то, известного только ему. Вытащили мы таки пару-тройку окуньков, – солнце к тому времени почти село. Спохватились, кликнули Илью. Молчание. Тут вспомнили, что накануне дед в свойственной ему манере пару раз бесстрастно пробурчал из кустов, что пора бы идти. Мы не обратили на это должного внимания, ответив что-то вроде: "…сейчас – сейчас". Илья тихонько ушел один. В его понятии в этом не было ничего зазорного. Он не считал, что бросает нас в темном незнакомом лесу, тем более "предупредив". Мужики, мол, заняты делом – ловят рыбу. Не новички в лесу: он и раньше встречался с Сашей и, думаю, помнил его. Начало сентября, хорошая погода… В чем дело собственно?

    Что ж, погода действительно радовала. Спички, ножи были при нас. Но не улыбалось застрять здесь, среди свежего медвежьего говна на ночь, не имея топора, котелка, телогреек… Пока не стало совсем темно, рванули по едва видной тропке (однако, не бросив добытых окуньков!) По дороге пытались несколько раз включать фонарик – искали тропу, но хилый лучик только мешал…

     Вышли к костру уже в полной темноте исключительно благодаря Сашиному опыту и способностям ориентироваться на местности. Дед Илья, как ни в чем не бывало, сидел подле избушки у разведенного костерка и, вскипятив чаю на болотной воде, вовсю уплетал честно заработанные "командировочные" харчи из наших рюкзаков.

    Оправдывая мысленно Илью, все же испытываю двоякое чувство… Слишком умен был дед, чтобы до конца поверить в примитивность его мыслей и поступков. И Саше, похоже, было не по себе, судя по тому, как он потом, укладываясь в избе спать, разрядил ружье, положил патроны и топор себе под голову. Предварительно подперев дверь изнутри избы – это уж от медведей.

    Костер в ночи… Позади живой лес. Впереди насколько хватает глаз в серебристом неверном свете: кочки, жухлая трава, редкие проблески чистой воды там, где топь. Одиноко и жутко торчат к небу черные, лишенные коры мумии елок, удушенных болотом. Какая-то ватная тишина, нет даже лягушек. Лишь изредка булькнет, освобождаясь, болотный газ… И вдруг из глубин болота тихо, но явственно доносится глухое человеческое бормотанье, потом музыка… Мороз по коже… Для полноты картины не хватает пляшущих огоньков, но их я не наблюдал. Звуковой мираж? Саша утверждал, что мы слышим репродуктор из далекого поселка, что на берегу реки. Такое бывает над большим болотом при подходящих погодных условиях…

    Рано утром Илья, позавтракав с нами и захватив в качестве приза банку консервов, распрощался и с миром отбыл отсель. А мы с Сашей собрали весь скарб, чтобы не возвращаться к этому жутковатому "медвежьему" болоту, и ушли знакомым маршрутом к озеру. Теперь мы имели возможность рассмотреть его, как следует.

    "Черное озеро" – звено в цепочке водоемов, растянувшейся на много километров, не слишком большое и заболоченное, с довольно чистой водой. Вода действительно казалась черной из-за полумрака: озеро плотно окружали, застив утреннее солнце, деревья и высокий кустарник. Подходить вплотную к воде было жутковато: трава вместе с почвой под ногами вдруг начинала проседать и колыхаться, однако выдерживала вес тела и не проваливалась. У берега мы нашли чудную лодку, явно сделанную кем-то подручными средствами. Это был прямоугольный ящик из обрезков досок по бокам и дном из толстой жести. Однако, при условии очень осторожного обращения, "лодка" выдерживала двух человек и могла плавать… Надо сказать, что оказаться в воде незнакомого лесного водоема, особенно близ болота, опасно. Опасна не сколько вода, сколько дно. На него нельзя вставать, опираться. Как-то раз, катаясь на плотике по мелкому лесному озерцу, я сделал эксперимент: воткнул шест, которым греб, в видимое "дно". Двухметровый шест почти без сопротивления ушел в ил полностью, так и не встретив твердой преграды.

    Рыбалка снова не принесла удачи, и мы решили охотиться. На озере плавало несколько уток, которые всякий раз при нашем приближении спокойно перелетали на другой край водоема. И мы пошли на хитрость. Забрав ружье, я вылез из лодки и пошел хорониться у воды. Саша поплыл к уткам. Используя их тактику перелетов, он надеялся посадить утиную эскадрилью близко от меня.

    Пока Саша проделывал свои медленные манипуляции, учитывая черепашью скорость плавсредства и опасность спугнуть уток насовсем, я подыскивал место и устраивался поудобнее. Залег в кустах, ружье положил рядом и стал ждать. Наконец утки приводнились на моей стороне, но сбоку. Саша стал осторожно приближаться, понуждая их плыть к моему кусту. Утки были близко, и я уже не мог выглядывать поверх укрытия без риска спугнуть добычу. А меж зелени мне было видно только небольшое зеркало воды перед носом. Ну и стал я моститься ближе к воде, и случилось то, что до сих пор стоит перед моими глазами и заставляет ежиться.

    Я полз, а ружье волочил за собой. Тут что-то заставило меня замереть на полпути, обернуться, взглянуть на ружье… Небольшой, но достаточно крепкий обломок тростинки, росшей из земли, был на пути и уже рядом с чувствительным спусковым крючком… Как "Отче наш" я знал, что нельзя взводить курок раньше времени, нельзя направлять дуло на человека. Но… курок был взведен. Когда и как я это сделал – не помню. Тащил я ружье за ремень, взявшись около ствола, и дуло смотрело мне снизу под ребра… Утку я все-таки добыл, выстрелив трясущимися после пережитого руками. Потом долго отгонял видение: что случилось бы, если… Очевидно в подсознании зафиксировалось, что я сделал что-то неправильное и опасное (взвел курок). А может быть, меня остановило что-то иное: судьбой не было предписано это время и такой способ. Подумал я и о Саше. Возможно, я бы не умер сразу, но начиненный дробью живот… А вокруг на много километров – ни души, ни транспорта. Каково бы ему было…

    Однако и на этом мои "охотничьи" злоключения не кончились! Пройдя по берегу, я увидел еще одну утку в воде. Уже не таясь, выстрелил наудачу. И… услышал ругань! Примерно на одной линии с уткой, хоть и довольно далеко, была Сашина лодка. Часть дроби, "отразившись" от зеркала воды, на излете просвистела мимо Сашиных ушей. Хорошо, что он, почуяв неладное в моих телодвижениях на берегу, успел прилечь на дно лодки… А утка спокойно улетела.

    Спасибо судьбе, которая уберегла от результатов моей глупости меня самого и Сашу. И пусть покачают головой и усмехнутся охотники, которые, возможно, прочтут этот рассказ, – мне же тогда было совсем не до смеха!

    Возвратились мы благополучно. Вскоре я уехал.

    Саша встречал деда Илью в Нижних Маркомусах еще раза два. Затем перестал туда выезжать: банька пропала, остатки домиков тоже исчезли – видимо были постепенно сожжены людьми. Да и годы, заботы. Лодочный мотор пришел в негодность. Саша взялся перестраивать свое жилище, но не успел… Надеюсь, начатое им доведут до конца его сыновья.

Памятный крест на месте часовни в Нижних Маркомусах (автор фотографий — Сергей Лабутин, г. Москва)

02.05.2012 · Администратор · 2 комментария · Просмотрено 5 982 раз  · Добавить комментарий
Метки: , , , ,  · Рубрики: История России, Исчезнувшие города и села, Проза, Творчество, Экология культуры

Груздевая гора (рассказ-эссе)

Сегодня мы с удовольствием представляем  нового автора нашего портала, Игоря Лабутина (г. Москва). В основе его рассказа — яркие впечатления от пребывания в Архангельской области (Плесецкий район).

    Чавканье и лязг гусениц сквозь приступы рева мощного дизеля, выхлопы сизого вонючего дыма, – вдоль края широкой вырубки по грязи, обломкам бревен и серым островкам скального грунта ползет тяжелый артиллерийский тягач. Вездеход под завязку гружен… грибами. Людям не осталось места внутри (здесь все заставлено бочками, ведрами, корзинами). Они сидят на железной крыше кабины, лежат на видавшем виды выцветшем брезентовом тенте – усталые, довольные, почти трезвые мужики. Смех и громкие голоса тонут в какофонии гула и лязга. Я сижу на кабине, свесив ноги в открытый люк прямо на плечи моему родственнику и другу Саше, которому досталось место рядом с водителем. А за рычагами управляется голубоглазый дядя Коля… Бог мой, как недавно все это, кажется, было! Но уже истерлись из памяти лица, фамилия дяди Коли, и только ясный взгляд его добрых надежных глаз и вечный запах солярки от комбинезона… В той компании меня, младшего из всех по годам и опыту, с легкой руки весельчака Саши дружелюбно прозвали "любимый зять". И даже много лет спустя – на его похоронах, куда я спешил из Москвы, сутки, на переменку с сыном не вылезая из-за руля, – и там эти люди коротко узнавающе улыбались и называли меня любимым зятем – теперь уже в память Саши… Но это было потом. А сейчас в осеннем северном лесу, который местные неправильно, но уважительно называют тайгой, все мы живы, молоды, веселы. И ползет, царапая скальный грунт, тягач, набитый груздями.

    Все началось, как обычно. Под выходные мужская компания, состоящая в основном из водителей автоколонны, собралась "проверить грузди". Взяли и меня – "городского" – из уважения к Саше, который был для них своим. Надо сказать, те люди редко ходили в лес просто побродить с корзинкой "для души". Сбор грибов, ягод, рыбалка – дело для местных серьезное – заготовка впрок для прокорма семьи. С деньгами бывало туго, несмотря на северные надбавки, – высокие местные цены, да и дефицит продуктов в те времена.

    Год обещал урожай грибов, и вылазка готовилась основательно. Ехали, пока позволяла дорога, на стареньком автобусе. Потом пересели на тягач, спрятанный до времени в кустах. С собой был взят приемщик местной заготконторы – наш "кормилец", который возжелал узреть грибные места лично. Запасли тару для грибов, соль для засолки, сколько-то продуктов и водки "для согреву". Набралось нас человек двенадцать.

    Приехали к лесной избушке на берегу широкого чистого ручья. Сразу за ручьем начинался пологий склон горы, заросший лесом, – цель нашего путешествия. Дело шло к закату. Кто-то остался готовить ночлег, чистить картошку, остальные разбежались по ближней округе "проведать" грибы. Не считая волнушек и красноголовиков – так здесь называют подосиновики (а подберезовики в грибной год и вовсе за грибы не считают!) – ничего не попалось. Надежда была на завтра – нас ждала гора за ручьем! Погода стояла прекрасная. Посидели у костра, поели, выпили, попели на разные голоса себе в удовольствие. А в ручье я, между делом, пытался поймать рыбу на… голый крючок с красной ниткой. Говорили, что здесь это получалось, и не думаю, что надо мной просто подшучивали. Но вот на мою нитку рыбка не позарилась: или цвет был не тот, или я ей не пришелся… А если серьезно: каждое дело требует времени и прилежания, а то было баловство.

    Утром полезли на гору… Это была сказка! Много лет после тех дней местные вспоминали и говорили, что не видели такого обилия груздей ни до, ни после, и что мне тогда крупно повезло. Повезло даже просто увидеть такое! Грузди были повсюду… Среди них почти не было пожелтевших и червивых. Сахарно-белый, упругий, влажный и чуть ворсистый на ощупь гриб выглядывает из-под надпочвенного слоя черных прошлогодних листьев, которые он приподнял своей быстро растущей шляпкой: контраст чистой белизны с мрачностью тлена – это впечатляет! Груздь – первый и самый ценный гриб среди идущих на засолку. С ним может поспорить разве что рыжик – единственный гриб, который одинаково хорош и в супе, и на сковороде, и в засоле. Молодой рыжик можно есть в небольших количествах даже сырым! Возьмите недавно срезанный рыжик – он должен быть не более трех сантиметров в диаметре и чистым. Мыть его нежелательно, разве что обдуть и легонько обтереть сухим платком. Переверните гриб и присолите пластины под шляпкой небольшим количеством крупной соли. Через короткое время на месте кристаллов выступят капельки влаги. Теперь выпейте махом рюмочку холодной водки и сразу закусите сырым грибочком. Ух! Попробуйте – не пожалеете. Вообще под русскую водку, которая в отличие от большинства заморских напитков не имеет выраженного вкуса, а только тонкий аромат, идет многая необычная на первый взгляд закуска. Взять хотя бы ломтик лимона, густо посыпанный не сахаром – солью! Но вернемся к груздям. Любят они в меру влажные места и растут лучше на склонах. Довольно стойки к гниению и небольшим заморозкам. Груздь – вкусный и благородный гриб!

    Корзинки наполнились сразу, но мы продолжали собирать в плащи, куртки – у кого что было. Брали только лучшие экземпляры.

    К вечеру рядом с избушкой на берегу ручья выросла гора срезанных груздей, которые предстояло обработать: почистить, помыть и засолить. Работа, скажу вам, не их легких. Шляпка гриба протирается сухой тряпочкой – так легче снять прилипшую прель и грязь. Обрезается остаток короткой ножки. Гриб нужно хорошо промыть. Потом аккуратно укладывали чистые шляпки в мешки из толстого пластика, предварительно вправленные в деревянные бочки, пересыпая слои солью. Конечно, по-хорошему надо было грибы еще вымачивать. Но… Заготовитель был тут же – командовал "парадом". Торопил. Глазки его бегали и светились. На радостях порывался помочь, но больше капризничал, требовал, чтобы укладывали только небольшие шляпки грибов, безжалостно отбрасывал что покрупнее – прямо как для себя старался. Думаю, он имел на эту заготовку свои виды, потом принял у нас грибы по невысокой цене: в расценки не вошла работа по засолке, но мы радовались и этому. К концу дня поняли, что уехать отсюда выше наших сил, хотя и устали: такая возможность заработать когда еще представится… Для себя каждый отложил грибов, сколько нужно, – остальное хотелось продать. Решили остаться. Но вот беда: заканчивались тара и соль. Водочка – тоже, а так славно "расслабиться" вечерком у костерка после трудов праведных!
Делать нечего, утром отрядили гонцов в поселок – добыть все необходимое и вернуться. Поехал Саша, который взялся найти денег, заготовитель, который обеспечивал тару, и я – лицо наименее полезное в лесу, несмотря на усердие. Сели в тягач, где уже ждал незаменимый дядя Коля, и налегке рванули обратным маршрутом.

    Мне интересна всякая техника. В районах лесоповала ее много, и она разнообразная. Попадается и списанная из воинских частей. Наш вездеход давно был списан и военными, и гражданскими. Он "жил" и исправно трудился на благо лесного народа в основном благодаря дяде Коле, который ковырялся в изношенном механизме, доставал какие-то запчасти, чинил, смазывал, регулировал… Сидя в кабине рядом с Николаем, я с искренним интересом наблюдал за процессом управления машиной. Ничего тут особенного для знакомых с гусеничной техникой не было, но мне, городскому, было в новинку. Дядя Коля объяснил, что, несмотря на крепость машины, надо вести ее очень внимательно. Трак движущейся гусеницы, в определенной ситуации попадая на острый каменный выступ, может лопнуть: ломается серьга. Гусеница "рвется" и начинает разматываться. Казалось странным, что эта железная мощь может быть так уязвима. И действительно, в другой свой приезд мне привелось стать свидетелем подобной неприятности: наблюдал и в меру сил помогал дяде Коле менять трак. Довольно хлопотно, требует умения. Дядя Коля умел все. При этом был добр и безотказен. У костра он часто оставался "на хозяйстве", чистил картошку, рыбу, варил еду. Это получалось как-то естественно – не в обиду. И всегда был готов придти на помощь. За эти качества души его уважали и любили. Ко всему прочему, он пел приятным баритоном.

    В этот раз все обошлось благополучно – машина не подвела. За недостатком времени мы не стали связываться с автобусом, а рванули напрямую до поселка прямо на тягаче, держась обочин и распугивая ворон. Рисковали, конечно: поселок, хоть и запущенный, но "городского типа", и гаишник в нем имелся. Затарились: бочки, мешки, соль, кой-какая еда, водочка опять же… В лесу нас встретили с радостью и новой горкой грибов у ручья.

    В трудах прошли еще сутки. А когда мы уезжали, на месте оставался пологий "холм" высотой чуть не по колено, состоявший из кусочков грибов вперемешку с небольшим процентом мусора. Такие "отходы" в городе, да и здесь, но только в другой год, сочли бы за подарок. Вполне можно снова перебрать, очистить и пустить "вторым сортом". От этого было немного досадно и стыдно перед природой, но у нас не оставалось ни сил, ни времени, ни тары.

    Возвращались мы по лесным дорогам и просекам на крыше старенького тягача – усталые и довольные. Мы были в самом расцвете сил, были все разные, но нас объединили дело и лес – "тайга", как его неправильно, но уважительно называют местные.

    На вырученные деньги – свою долю за грибы – я купил приличную норковую шапку для жены.

23.04.2012 · Администратор · Один комментарий · Просмотрено 2 898 раз  · Добавить комментарий
Метки: ,  · Рубрики: Проза, Творчество

Собачья семья (быль)

    Их было четверо: Он, Она и, как полагается всем счастливым семьям, двое детей. Мне даже почему-то казалось, что этот, с черненьким пятнышком, – мальчик, а беленькая – девочка. Может быть, потому что я и сама недавно родила сына, а дочь у нас уже была…

     Был снег, но уже достаточно яркое солнце грело спину. Я катала свою коляску мимо двора, где под высоким порогом девятиэтажки, жили эти собаки, мой путь был каждодневно-известен заранее: забирать Вику из гимназии. Стараясь не забыть про малышей, я несла им в пакетике что-нибудь вкусненькое. Меня радовало, что они осторожничали, в отличие от своих родителей, которые подбегали сразу же, завидев меня издалека, весело вскидывая лапы, пытаясь лизнуть меня прямо в нос. Нередко собаки не ели, потому что, кроме меня, были и другие люди, кормящие их – одноразовые подносики с остатками пищи возле порога свидетельствовали об этом.

     Мне было радостно наблюдать, как они бегали, играли всей семьей, в такие минуты я (глупо, наверное) ассоциировала себя с Ней, а свою семью – с их семьей. И тоже представляла, что когда сын научится ходить, мы будем вчетвером вышагивать на прогулке. Эти мысли были моим маленьким счастьем, от которого расплескивалось и растекалось тепло внутри, точь-в-точь, как от солнечных лучей. От радости я даже сделала снимок, где поместилась вся собачья семья…

     …В тот день еще издалека мое внимание привлекло что-то такое, что заставило меня встревожиться, на секунду даже перехватило дыхание.

     Что-то рыжее, такое знакомое, но… неживое лежало у кустов возле дороги. Рядом – я узнала сразу – сидел Он.

     Знакомая, которая тоже кормила этих собак, рассказала мне, что животных травили и что Он выжил, но ничего не ест и не пьет. Она прибавила, что щенок (тот, что казался мне мальчиком) жив, и бегает возле рынка, где она торгует. Про девочку она ничего не знала.

     Мертвая лежала несколько дней. Никто не смел притронуться к Ней: Он, огромный и сильный, неотступно вылеживал рядом.

     Моя вкусная еда оставалась нетронутой. В Его неживых глазах стояли какие-то неподвижные слезы. На мгновенье Он внимательно направил мутный взгляд в меня, как бы пытаясь разглядеть, не тот ли перед ним, кто сломал, убил все самое дорогое для Него? Я увидела бездонное отчаяние и страстное желание умереть, чтобы только оборвать свой, кажущийся таким нелепым, ужас. Тяжело и жарко дыша, он призывал все силы, правящие жизнью: последнюю минуту измученный жаждал окончить, вцепившись мертвой хваткой в ненавистную шею убийцы своей Семьи. Это была страшная мечта. Собачья мечта о мести.

     Но Он узнал, узнал меня… Чуть шевельнувшись, указал носом на то, что еще недавно было Его верной подругой, матерью Его детей. Мне показалось, Он хотел донести: «Вот, что произошло. Разве так бывает? Разве так может быть?..».

     …Ночами я все думала о произошедшем. Мысли о том, что две собаки – живая и мертвая – лежат где-то там, на таком знакомом мне и оскверненном теперь повороте, не давали мне покоя. Слезы сжимали горло. Может быть, впервые в жизни так остро, понимала я хрупкость нашего существования в этом мире. Я поочередно судорожно обнимала то сонного мужа, то нашего малыша, спящего с нами. Во сне я все что-то теряла, что-то важное ускользало и ускользало от меня… Ночью я встала и, стараясь не смотреть на монитор компьютера, стерла папку с фотографиями собачьей семьи, на которые еще недавно так радовалась.

     P.S.: В последний день перед тем, как рыжую собаку убрали навсегда, меня ждало еще одно потрясение…

     Огромная галка ходила прямо по мертвой шкуре и совершенно обыденным жестом клюва выдирала из нее клоки. Галка выбирала подшерсток помягче, улетала, возвращалась вновь: она носила собачий пух в свое гнездо. Всем своим видом эта птица выражала озабоченность своим будущим положением матери.

   Галка была очень довольна: ее грели мысли о том, что таким долгожданным птенцам будет тепло и уютно.

Корнаухова Ирина, 2008г.

07.06.2011 · Ira · Один комментарий · Просмотрено 3 279 раз  · Добавить комментарий
Метки: , ,  · Рубрики: Братья наши меньшие, Ситуация, Собаки, Творчество, Эко-размышления


,